Хорошо, что вокруг есть умные и наблюдательные люди. А то ведь мир так многообразен, что наблюдательности одного отдельно взятого человека совершенно недостаточно. Это я о том, что филолог и литератор Ольга Кушлина поделилась со мной следующим поразительным наблюдением. Сейчас мы то и дело слышим о защите религиозных чувств верующих (
www.rg.ru/2013/06/30/zashita-site-dok.html), при этом защитники чувств подчеркивают, что, мол, так было и в России, которую мы потеряли. Между тем, тут есть одна тонкость лингвистического свойства. В дореволюционной России бытовала преимущественно формулировка: оскорбление религиозного чувства — в единственном числе. Так, у Брокгауза и Ефрона читаем: «Святотатство <…> — имущественное посягательство, направленное на священные или освященные предметы, заключает в себе два момента: корыстную цель <…> и оскорбление религиозного чувства верующих». Сейчас же резко преобладает форма множественного числа - религиозные чувства. Обращение к Национальному корпусу русского языка (
ruscorpora.ru) показывает, что статистически это изменение прослеживается абсолютно четко.
читать дальшеКатегория числа у существительных устроена весьма нетривиально. Это только в самых простых случаях формы единственного и множественного числа соотносятся как один — более одного (стул — стулья). В иных же случаях всё не так очевидно. Так, если речь идет не о легко считаемых предметах, то может иметься только одна числовая форма, всё равно какая. Например, сметана всегда в форме единственного числа, а сливки — множественного. Но разницы, в общем-то, никакой. Да в диалектах часто можно услышать не сливки, а сливок — в единственном числе.
Или, скажем, неприятность и неприятности скорее всего различаются не тем, что неприятность одна, а неприятностей непременно много. Дело в другом: если сказать У меня неприятность, собеседник будет смотреть на вас выжидательно, готовый сочувственно выслушать рассказ о ваших злоключениях. Если же сказать: У меня неприятности, то продолжение уже не обязательно. Человек может таким образом просто пояснять, почему опоздал на работу или не пойдет на банкет. И с другой стороны, продолжением фразы У меня неприятности может служить и указание всего на одну неприятность, а не только на целый перечень. У меня неприятности: компьютер сломался. Просто неприятность здесь — это что-то конкретное, неприятности же — нечто неопределенное. Или вот сравним фразы: Какой у тебя план? и Какие у тебя планы? Если я спрашиваю Какой у тебя план?, я исхожу из того, что у собеседника есть в голове последовательность предполагаемых действий, и хочу выяснить, что это за последовательность. Если же я спрашиваю Какие у тебя планы?, я интересуюсь видами собеседника на будущее в самом общем виде, никаких предварительных гипотез у меня нет: Какие у тебя планы? Может, сходим куда-нибудь?
Теперь вернемся к религиозным чувствам. Многим людям эта формулировка кажется немного странной: сколько, мол, религиозных чувств у человека? Некоторые даже говорят, что защита религиозных чувств — это как защита че- стей и достоинств. Однако множественное число чувства выражает здесь не идею множественности, а скорее идею неопределенности, как в примерах с неприятностями и планами. Грубо говоря, оскорбить религиозное чувство — значит оскорбить человека в его вере. Точнее, религиозное чувство — это не совсем вера, а эмоциональное переживание веры или эмоциональная составляющая веры. Если же говорится, что человек оскорблен в религиозных чувствах (во множественном числе), это может указывать на очень широкий и неопределенный спектр эмоций. Например, человеку помешали испытывать умиление или усомнились в его моральном превосходстве над иноверцами. Или, скажем, поколебали его вековые предрассудки и суеверия, которые, может, он и не так уж сильно переживал, но которые придавали его жизни простоту и устойчивость.
Вот, например, что пишет нам философ Владимир Соловьев о религиозном чувстве: «Если там, среди представителей просвещения, остаток религиозного чувства заставлял его бледнеть от богохульств передового литератора, то тут, в мёртвом доме, это чувство должно было воскреснуть и обновиться под впечатлением смиренной и благочестивой веры каторжников» [В. С. Соловьев. Три речи в память Достоевского (1881-1883)].
Весьма показательная история с религиозным чувством произошла в России в начале прошлого века. Великий князь Константин Константинович Романов был, как известно, литератором, подписывавшим свои сочинения К.Р. И вот его драма «Царь иудейский» была запрещена к представлению на театре. По этому поводу есть совершенно замечательное письмо архиепископа Сергия (Страгородского) от 28 июля 1912 года (Русские патриархи ХХ века. Судьбы Отечества и Церкви на страницах архивных документов. Москва. Издательство РАГС. 1999. Стр. 204-205). Автор пишет: «Вашему Императорскому Высочеству благоугод- но было почтить меня письмом по вопросу о разрешении к сценической постановке драмы „Царь Иудейский». Святейший Синод обсудил этот вопрос, пришел к заключению, что драма <…> излагает события, которых она касается, с соблюдением верности евангельскому повествованию и, проникнутая благоговейною настроенностью, может вызвать в душе верующего <…> много высоких, чистых переживаний, способных укрепить его веру и любовь к Пострадавшему за спасение мира». Далее говорится о том, что в виде театральной постановки драма произведет на душу зрителя еще более благотворное влияние, однако намного большим будет вред, ибо драма, «отданная на современные театральные подмостки <…> утратит свой возвышенный, духовный характер, превратившись в обычное театральное лицедейство, при котором главный интерес не в содержании, а в том, насколько искусно играет тот или другой актер. Но если религиозное чувство оскорбляется так называемым театральным чтением и пением в церкви, то тем более оно должно будет возмущаться, когда наивысший предмет его благоговения сделается Материалом для сценических опытов заведомых профессиональных лицедеев». И далее есть еще примечательная формулировка: щадя религиозную совесть зрителя. Какой бы странной ни казалась эта логика многим современным людям, особенно с детства привыкшим к прекрасной рок-опере «Jesus Christ Superstar» и выросшим с ее гениальными мелодиями, но, по крайней мере, здесь вполне ясно изложено, каким именно образом пострадает религиозное чувство: зритель будет развлекаться, отвлекаться, собственно религиозное переживание будет перебиваться переживанием эстетическим.
Что же касается представления об оскорблении религиозных чувств, с которым мы сталкиваемся сейчас, боюсь, едва ли кто-то сможет столь же четко очертить круг этих чувств и тех вещей, которые их могут оскорбить. Хитроумный язык нашел способ дать нам знак, что сейчас речь идет о чем-то другом, хотя и на первый взгляд похожем. Как говорится, то, да не то.